Под видом Джастина Тимберлейка в кинотеатрах показывают Ленина
Когда в середине 90-х уроженец Новой Зеландии Эндрю Никкол, десять лет снимавший рекламу в Англии, приехал покорять Голливуд, то первым делом положил продюсерам на стол свой заветный сценарий. Продюсеры проект обсчитали, получили в нижней строчке напротив слова «Итого» 80 миллионов долларов и загрустили. Но покуда Никкол спешно сочинял другой фильм, который уложился бы в более скромную сумму, – его первый сценарий был запущен в производство. Просто за него ухватился «режиссер с именем». Имя режиссера было Питер Уир; сценарий назывался «Шоу Трумана». Незадолго до премьеры уировского фильма Никкол выпустил свой – тот, что подешевле: «Гаттаку». До «Матрицы» оставалось еще два года, и даже до «эКзистенЦии» проницательнейшего Кроненберга – целый год; но сюжет об обычном рядовом человеке, постигающем фантазийность, вымышленность, виртуальность окружающей его реальности, благодаря двум опусам Никкола уже начал перекраивать историю кино.
Для режиссера или сценариста раз за разом, годами, исследовать одну и ту же тему – занятие обыденное и нормальное, Хичкок – свидетель. Однако у Никкола, дважды снайперски попавшего в одну и ту же мишень, дело дальше никак не шло. «Симона», где тот же прием предстал в перевернутом виде (виртуальное существо в реальном мире), стала, по самым доброжелательным оценкам, полууспехом, а попытавшись освоить новую территорию в «Оружейном бароне», Никкол и вовсе потерпел сокрушительное фиаско. И на шесть лет замолчал. Чтобы вновь вернуться на территорию прежнюю, к прежним темам и схемам, ибо они вновь оказались плодоносными. Пришло «Время».
Расклад тот же. Есть идеальное, размеренное, стабильное общество будущего. На сей раз оно не рукотворно, как в «Шоу Трумана», и не основано на генетическом качестве человеческой особи, как в «Гаттаке»; генетически все уже совершенны и по достижении 25-летнего возраста стареть перестают (что позволяет, к восторгу зрителей, Оливии Уайльд сыграть 50-летнюю мать главного героя). Однако в тот же момент включается вживленный в каждого временной счетчик, ведущий обратный отсчет; изначальная «сумма» у каждого – один год. Дальше ее можно пополнять или тратить, транжирить или накапливать: денег в этом обществе нет, их роль играет время. За минуты покупают продукты (в одном из кадров мелькает супермаркет с большим плакатом «Всё за 99 секунд»), часами оплачивают проезд в транспорте, годами – товары класса "люкс"; зарплату на заводах выдают часами или днями, находящиеся «при смерти» могут отсрочить свой конец, заложив фамильные драгоценности в ломбард за бесценок – три-четыре дня, на гоп-стопе обирают до смерти, а в роскошных казино ставками служат десятилетия или даже столетия. В банках же в бронированных сейфах хранятся миллионы лет.
Здесь есть фешенебельные районы и трущобы, богатеи с тысячелетним запасом жизни и бедняки, живущие «одним днем» (то бишь от получки до получки). Однако центром сюжета становится мезальянс: «неполноценный» главный герой наперекор всем общественным устоям пробивается в мир элиты, где встречает идеальную героиню; тут-то между ними и случается Большая Любовь, против которой не в силах устоять социальное неравенство… Героиню играет пухлощекая и мягонькая Аманда Сейфрид, главный голливудский индуктор щенячьих восторгов. В пару же к ней придан главный цыплячий кумир - Джастин Тимберлейк, всей своей биографией, кажется, обреченный на роли в социальных памфлетах. Правильный, одним словом, кастинг. Не возразишь.
Никкол мог бы, пожалуй, и ограничиться бесчисленными сценарными каламбурами на тему «время – деньги». Но он знает: за точной метафорой таится точный смысл. Мир, в котором бедняки постоянно ищут подработку и ходят очень быстро, чтобы не тратить впустую время, а богачи вальяжны и богоподобны, будто бы в их распоряжении вся вечность, – и всё лишь потому, что мир категорически отказывается смотреть на лица старше 25 лет, – этот мир слишком похож на действительность, чтобы свести смысл фильма к двум экранным часам эффектных кунштюков. И Никкол сделал следующий шаг. Пария-парвеню – этого уже недостаточно. Нужен парвеню-партизан.
Бунт одиночки против неправедной системы – одна из самых разработанных тем в Голливуде, привычно (и давно уже бездумно) исповедующем идеалы «американской мечты»; но давно этот бунт не принимал в голливудских фильмах столь отчетливо революционные формы, как во «Времени» Эндрю Никкола. Целевая аудитория фильма, увы, слишком определена поколениями поклонников Тимберлейка и Сейфрид, но зрители постарше без труда опознают пафос фильма. Призыв к классовой войне, захват банков под буквально звучащим лозунгом «грабь награбленное» и раздача добычи (она же равномерное распределение богатств) обезумевшей толпе люмпенов, служители закона, постепенно проникающиеся справедливостью требований низов, спровоцированная гиперинфляция как эффективное средство революционной борьбы… «Время» Эндрю Никкола насквозь проникнуто стопроцентно ленинистскими идеями и методами; и каламбуры его, кстати сказать, – той же, ленинской выделки. Решительный отпор социал-шовинистам и центристам, размышления об анархо-синдикалистском уклоне и все десять апрельских тезисов сквозят за шестилетней выдержки сценарием и диалектически точным монтажом Никкола.
На русском языке с его фильмом можно было бы и поспорить. Указать на печальный исторический опыт таких методик. Тихо вопросить о социальных механизмах, делающих возможным финансирование подобных фильмов. Или о том, вправду ли автор считает сцену, где дочь всемерно способствует раскулачиванию отца, ключом к будущему царству справедливости и согласия. Можно даже подробно описать автору кровавую сюжетную канву для ближайших семи-восьми сиквелов. Однако ни точности метафоры, ни соблазна справедливости всё это не отменит. Может, оно и к лучшему. А может, и нет.
