Интервью Владимира Высоцкого, записанное Дарио Токачелли для итальянского радио

Высоцкий: - Ну, я для начала, прямо сразу, как говорят - с места в карьер, спою песню. Как бы для знакомства. А потом немножко поговорим и снова споём. Песня называется «Дайте собакам мяса». Это старинная моя песня. Я сегодня вообще в течение беседы постараюсь петь песни разных лет. Этой песне, по-моему, лет двенадцать или десять, я не очень помню.

- Я первый раз сталкиваюсь с тем, что вот делаю такую, правда, в дружеской очень атмосфере, передачу, беседу, что ли, для радио для итальянского.

В Москве недавно совсем мы закончили работать с Войчичем (так - в фонограмме, - Марк ЦЫБУЛЬСКИЙ), который является представителем телевидения итальянского в Москве.

Владимир Высоцкий

Моя работа не кончается за письменным столом и с инструментом, за магнитофоном. Она продолжается ещё дольше и почти никогда не завершается.

Они, мы вместе, сделали картину про работу мою, про Театр на Таганке, в котором я работаю как актёр. Ну, они пытались там снимать и за кулисами, и какой-то быт театральный, пытались снять атмосферу работы дома, как человек пишет, - я им даже немножко спел дома, - сделали какие-то прогулки по улицам, и всё это, вероятно, - я не знаю, я не видел полностью окончательно монтаж, - они всё это оформят моими песнями.

Они снимали и мои концерты, которые у меня были в Москве, снимали просто мои личные концерты на публике, и мои выступления в театре, были и на съёмочной площадке. И, короче говоря, они, вероятно, попытаются дать представление итальянскому зрителю о том, как, в общем, живёт и работает человек, который не только занимается профессионально актёрской деятельностью, но который ещё пишет, сочиняет сам свои песни - слова и музыку - и сам поёт на публике...

Когда мы делали ту передачу, я ещё в Италии не был. Вернее, я был, но проездом, для того, чтоб попасть на корабль, был только в Генуе. И я сейчас, в общем, первый раз попал в Рим. И, конечно, я предвижу вопросы, какое впечатление на меня произвёл Рим. Ну, конечно, колоссальное. И если так продуманно и коротко сказать, что больше всего поражает... Ну, во-первых, то, что это такой живой город, притом, что это город-музей. Что он такой живой и живучий - так просто изо всех пор, как говорится, брызжет жизнь здесь, в этом городе, всегда, в течение дня, даже несмотря на жару или несмотря даже на поздний час, всегда люди, которые очень много смеются, улыбаются и веселы. Это первое.

Второе, конечно, поражает - даже не поражает, а очень приятно - это открытость людей, такая открытость и, в общем, желание, чтобы ты им понравился. А дальше уже очень немного нужно приложить усилий самому для того, чтобы это произошло. Значит, вот это вот. Такая лёгкость контакта. Причём, я думаю, что это не просто лёгкость в плохом смысле слова, а лёгкая возможность начала контакта. Ну, мне кажется, что очень возможно дружить с людьми в Риме. Действительно, по-настоящему дружить - я имею в виду слово «дружба», как мы понимаем её в России. Даже, может быть, в некоторых случаях больше, чем братство. Вот. Я думаю, что здесь это возможно, в Италии.

Ну, короче говоря, мне очень понравился и город, и люди. И я говорю это, не кривя душой, говорю то, что чувствую. Даже - в этом городе впервые, может быть, за границей - мне захотелось работать, писать. Я обычно всегда просто накапливал впечатления, а пишу дома. Вот здесь вот несколько раз, несколько ночей была такая тяга что-то написать. Не обязательно о Риме, об Италии и итальянцах, - нет. Просто, видимо, так, подступает вдохновение, то есть хочется работать, Вот ещё чем Италия мне очень нравится, - что здесь атмосфера, которая толкает тебя на то, чтобы ты работал.

Сейчас я хочу вам спеть песню, которая называется «Чужая колея». Это песня такая, полушуточная. Она сделана в ритме всех моих шуточных песен, но, - как во всех этих вещах, - в ней есть серьёз, несмотря на шуточную форму.



- Я вообще мало довольно занимаюсь, когда пишу, окончательным, что ли, отбором и окончательным деланием песни. Она выходит, скажем, через 10-15 выступлений. Я, например, никогда почти точно и окончательно не устанавливаю слова, и почти никогда точно не устанавливаю музыку, - только ритм. Ритм - это, безусловно, по самому началу, когда выбираешь размер стиха, прямо с гитарой, с магнитофоном. Я делаю много-много-много разных вариантов, потом их прослушиваю, и который мне кажется ближе всего к тому, что мне кажется идеальным, я оставляю.

А потом начинаю это петь вот в таком сыром виде на публике. Сначала своим друзьям, близким, потом, может быть, немножечко пошире какой-то круг, а потом на концертах. И через, там, 10-15 выступлений сама собой выходит, выкристаллизовывается полностью и окончательно песня.

То есть, моя работа не кончается за письменным столом и с инструментом, за магнитофоном. Она продолжается ещё дольше и почти никогда не завершается. И в этом, я думаю, прелесть авторской песни. Она даёт возможность автору - ну, вот мне, например, в данном случае - очень многое менять: текст, музыку, ритмы, - в зависимости от аудитории, в зависимости от того, какие люди пришли. Ты это чувствуешь каким-то таким шестым чувством, - не носом, не глазами, не ухом, а каким-то, может быть, даже подсознанием, - атмосферу в зале. И в зависимости от этого всегда по-другому поёшь песню...

Сейчас я хочу спеть песню, одну из самых-самых последних моих вещей. Она называется «Конец охоты на волков, или Охота с вертолётов».



- Меня спрашивают обычно всегда - и здесь, и дома спрашивают, - сколько я написал всего песен. В общем, я, честно говоря, не считал, но думаю, что теперь около тысячи. Из них я помню, может быть, штук триста - не больше - окончательно. Остальные, конечно, все помню, но, может быть, буду путаться, если петь. Некоторые забыл совсем. Я думаю, - они стёрлись из памяти, потому что они того стоили, значит, они не были, как говорится, до конца доделаны, либо не были хороши.

Я помню первые все свои вещи, потому что я ими начинал, они мне очень дороги. Мне иногда предъявляли претензии по поводу первых моих песен, что это, якобы, песни уличные, дворовые, стилизации под блатные песни. И я могу в ответ на это сказать только одно. Они мне необычайно помогли в поисках упрощённой формы, в манере, которую я теперь приобрёл в своих песнях, - манере разговорной, страшно простой, манере доверительной.

Вообще эта манера, в которой, мне кажется, должна исполняться авторская песня... Всегда в этой манере должно присутствовать доверие, доверие к людям, которые тебя слушают. И, вероятно, это доверие предполагает двусторонний, что ли, контакт. Ну, что тебе интересно им рассказать про то, что тебя волнует и беспокоит в жизни, а им необходимо это услышать. То есть, она хотят это услышать...

Значит, какая разница между песнями прежними и теперешними. Ну, если говорить так, с точки зрения профессиональной, то я думаю, - особой разницы нет. Те были в очень простой написаны, в упрощённой форме, от первого лица всегда, от имени какого-то одного персонажа. Я всегда писал от имени разных людей, но всегда говорил «я», от первого лица. Не из-за того, что я через всё это прошёл, как говорится, всё испытал на своей шкуре, а, наоборот, из-за того, что там есть восемьдесят процентов фантазии моей и, самое главное, моё собственное отношение к людям, к событиям, о которых я пою. И вообще о тех предметах, о которых разговариваю, - моё собственное мнение и суждение о них. Поэтому я имею право, думаю, говорить «я». Это просто такая манера петь от первого лица.

Ну, ещё потому, что я актёр и в разное время играл разных людей. Возможно, мне проще, чем другим певцам - профессионалам - петь от имени какого-то другого человека в его характере.

Значит, первые мои песни были написаны от имени - действительно, вот, правы те люди, которые когда-то предъявляли мне претензии - от имени ребят дворов, улиц, послевоенных вот таких компаний, которые собирались во дворах, в подворотнях, что ли. Очень много жизни было во дворах московских в то время: и танцевали, и играли там в разные игры, но всё это было во дворах. Вот.

Конечно, я думаю, что в этих песнях присутствует, безусловно, такая, ну, что ли, если можно так выразиться - слово нехорошее, но точное - такая заблатнённая интонация, немножко. Но в них, безусловно, есть юмор и моё собственное к этому отношение, с улыбкой. Поэтому я их люблю очень, эти песни.

И ещё в них одно было достоинство. Мне кажется, что в них была, как говорится, одна, но пламенная страсть, только об одном там шла речь. Они были необычайно просты, и если это любовь, то это, значит, невероятная любовь и желание эту девушку получить сейчас же, никому её не отдать, - защищать до драки, до поножовщины, до смерти, до чего угодно. Если это поётся человеком, который сидит где-то в тюрьме или в лагере, - то это его желание выйти на свободу. Тоже одна, но пламенная страсть - желание, значит, на свободу.

И, конечно, есть элемент бравады в этом, лихости какой-то, ну, которая свойственна, в общем, всем молодым людям. Это дань молодым моим годам и дань прежним временам, послевоенным временам, которые все мы помним.

А теперь эти песни стали, безусловно, глубже, возможно, стали меня волновать другие темы, другие проблемы. Стал, вероятно, человек взрослее и просто стал задумываться о судьбах и людей, и страны, и мира. Ну, как все, в общем, люди, которые с возрастом начинают больше думать.

Конечно, они переменились, эти песни, и в них появился второй план, всегда - подтекст, видимо, больше образов. Я стал общаться много с поэтами, стал больше читать и знать настоящей, прекрасной поэзии... Видимо, это произвело на меня впечатление. И не в смысле подражания, - я надеюсь, что я не подражаю, - а просто появилось желание писать больше в художественных образах.

Ну, вот так, я думаю, может быть, коряво, но всё-таки я объяснил разницу между прежними и теперешними песням.

Ну а теперь для подтверждения своих слов я спою одну из прежних своих песен «Мать моя, давай рыдать».



- Есть у меня песни... По задаче и задумке они не тянут на песни. Это мои впечатления о моих поездках, в которых я бываю довольно часто. Впечатления обо всём, на что упал взгляд в данный момент, просто такие чистые зарисовки. Они чаще всего написаны в шуточной манере. Вот сейчас я спою песню шуточную, которая называется «Письмо к другу, или Зарисовка о Париже».



- Это тоже одна из прежних песен, песня лирическая. Я вот как раз о таких песнях говорил, когда говорил о прежних своих, старых вещах.



- Ну вот, и тоже из старых вещей. Песня, которая посвящена жене моей Марине. Это такая стилизация под нормальную, всем известную «Цыганочку».



Рим, июль 1979 года

Читай также