Павел Вежинов, "Барьер"
ПРЕОДОЛЕТЬ БАРЬЕР
Павел Вежинов - болгарский писатель в возрасте, и повесть "Барьер", написанная в 1982 году, ознаменовала поздний период его творчества. Едва ли не самый яркий период.
Переживший войну и смену общественного строя в Болгарии, он был довольно известным прозаиком, за которым прочно закрепилось звание психологического реалиста. И вдруг, будучи творчески зрелым, написал одну за другой три повести, объединенные новым видением уже прочувствованных мыслей, уже сказанных слов. Нам это интересно в первую очередь потому, что все три с некоторой натяжкой можно назвать "фантастикой", а во вторую, потому что все они - Литература.
У нас в стране вообще множество переведенных и русскоязычных книг, с которыми средний любитель фантастики в девяти случаях из десяти незнаком, а все потому, что символьные ряды штампованных фантастических томов уводят в лубочный "яркий мир будущего", а литература, не отмеченная каким-либо из Знаков жанра, остается невнимательно отложенной в сторону. Сам был таков: ходил по прилавкам и покупал с яркими обложками, на которых звездные корабли или туманности, позже полуголые девицы, рыцари и драконы.
Вряд ли кто-нибудь из новых любителей фантастики, приученных книжным бумом конца восьмидесятых видеть суперкнигу суперавтора за версту, обратит внимание на обложку книги Вежинова, изданной в 1984 году Софийским издательством "Свят", основным поставщиком болгарских книг в нашу страну (кое-кому сразу же вспоминается Ежи Брошкевич с его "детской фантастикой", кто-то видит "Звездные приключения Нуми и Ники", на сердце становится пусто, лицо озаряет улыбка, полная печали:). Белая маленькая книжка, с какими-то странными фиолетово-розовыми штрихами, беспорядочно легшими сверху, с кусками веревки, стелящимися по ветру вниз. С тремя черными страницами, на которых белыми буквами написаны названия трех вежиновских повестей: "Барьер", "Белый ящер", "Измерения".
В свое время, ближе к концу семидесятых-началу восьмидесятых, расцвет популярности фантастики, не признаваемой как литература вообще, считавшейся (как многими и поныне) жанром, не имеющим смысла, кроме развлекательного, вызвал множество противоречий в разных пластах литературной среды. Болгария, созвучная коммунистической державе, уничижала клубы любителей фантастики, как рассадники чего-то там - грязного, западного и убогого, - а маститые писатели, подталкиваемые негласным заказом издателей (ведь ее покупали и покупали, о ней судачили, ее пытались понять), думали, как коснуться этого самого загадочного, понятного лишь немногим (убогим?) пласта.
Как получить то самое, неуловимое, что заставляет читателей покупать без размышлений, без разбору, но остаться серьезными, уважаемыми в своей среде? Или как понять, что происходит с мировой литературой, как не упустить шанс на новый, более глубокий, ценный след и вклад?..
Тогда и появились серьезные писатели, которые НФ лишь коснулись, каждый в своей степени, оставляя свой штрих, свой след. Внося в заштампованный, подгнивающий жанр свежую, чистую кровь. Это были и представители стран соцлагеря, различные поляки, болгары, эстонцы (хотя, о чем я, эти-то отделились десятком лет позже:), и наши, родные. Перечислять фамилии не буду, их довольно много, и всякий образованный читатель вспомнит хоть пяток; необразованному пусть станет стыдно, и пусть он рысью отправится в библиотеку (она ведь, скорее всего, в пределах трех кварталов от дома) и отыщет там: кого найдет. В любом случае, это будет полезно, потому что знаток фантастики откроет для себя как минимум пару новых имен. Помимо Булгакова, Гоголя и Куприна, этих классиков, писавших "фантасмагории". Но вернемся к истории.
Серьезные писатели нередко обращались к элементам фантастики, разнообразя свои тексты, переосмысливая особенности жанра, оценивая для себя его возможности. Эти вкрапления населяли книги элементами невероятного, которое заботливые критики окрестили дыханием фантасмагории, защищая серьезных писателей от ярлыков "фантастов". Фантасмагория - вещь серьезная, не чета "фентези", и писана не для детей; в романах того или иного замечательного автора "люди, наделенные даром необычного, в ином совсем не отличаются от обычных, настоящих людей!, а всего лишь поставлены в необыкновенные условия, в которых ярче и выпуклее отображаются пороки и достоинства, страдания и страсти".
Практически так написал о Вежинове известный литературовед и букинист Юрий Болдырев. Написал, защищая серьезного писателя от случайно критики неразумных, оправдывая издание "фантастической" книги солидным издательством на русском языке.
В то время литература слыла делом опасным, а оправдание авторов, занимающихся фантастикой, было вполне актуально. Возможно, именно это, а еще и осторожность, заставили Болдырева написать, что основным в новом творчестве Вежинова он видит яркое стремлените к гармонии человека, призыв жить не одним разумом, а чувствами, ибо человек, забывающий о человеческом, человеком перестает быть.
Действительно, в повести "Белый ящер", главный герой которой - высокоразвитый мутант, практически лишенный чувств, много значения уделяется сравнению разума с чувствами, нового со старым; к закату эпохи веры во всемогущество технического прогресса это было важно. Но если смотреть на повести Вежинова другими глазами, глазами современности (как ради Вас пытаюсь смотреть я), видно совсем другое.
Не так уж важна эта старая, изъеденная молью мысль о том, что человек без чувств, движивый примаритетом разума, несовершенен, и перевес здравости так же губителен, как эмоциональное безумие. Мне кажется, гораздо важнее мысли не о человеке и поверхностных воззрениях общества, а о главных, направляющих законях человеческого общежития, формирующих личность и приводящих к трому, что у Шекспира называлось трагедией, а здесь, в вежиновских повестях, отнюдь не фантастический или фантасмогорический реализм.
Повесть "Барьер" повествует о талантливом музыканте, возможно, редком представителе разбросанного по планете класса глубоких, неординарных людей.
Как почти все талантливые, он непонимаем и замкнут во внутренней среде, в вежливости своего разума и устойчивости своих воззрений. Как набоковский Гумберт-интеллектуал, он не любит цветного и яркого, ему противны показательность и настойчивость, поверхностность и фальшь; правда, это выражено не так сильно, и бросает героя не в такие мучительные размышления. Он не так развернут от мира, хотя в общем и далек от него.
Мерный рокот мотора успокаивает его быстрее и полнее, чем шелест прибрежной волны, и эта маленькая деталь вкупе с десятком подобных, расбросанных по тексту, возникающих то здесь, то там, очень выпукло описывает его.
Так вот, этот талантливый композитор, живущий полубесчувственно в веселящейся вокруг богемной среде, внезапно сталкивается с сумасшедшей девушкой, бледной и странной, как угасающая птица, как цветок.
Ни к чему описывать ее, так как понимание девушки - одно из важных условий понимания книги, и пусть каждый найдет его сам. Не важны события, увлекающие их за собой, и не важна развязка, к которой приводит простой, в общем-то, сюжет. Мне немного страшно сделать за вас выводы, к которым каждый должен прийти сам.
Повесть Вежинова безвременна, как любое настоящее произведение, повествующее о людях и о любви. Выводы известны и просты.
Но как горько может оказаться привычное вино, и сколь долгим изученный, исхоженный путь: В мире, живущие среди нас, есть люди, способые к большему, чем мы. Кем бы мы ни были, нас окружают такие люди, и иногда, в момент удачи или озарения, мы умудряемся заметить хотя бы одного из них. Но те самые напрявляющие законы общества, формирующие нас, не отпускают, ведут к развязке. И основным вопросом становится: сможет ли герой (и каждый из нас) преодолеть воздействие, справиться с привычным, выйти из навязанного, но удобного, во что врастаешь корнями с детства и что не отпускает тебя до конца, отыскать и правильно выбрать из двух составляющих действительно ценное, пусть неожиданное, нежданное и новое. Сможет ли перешагнуть барьер.
В классике данному вопросу посвящено немало страниц, начиная с "Ромео и Джульетты", которые безоговорочно и сразу смогли, и заканчивая "Лолитой", до сих пор остающейся величайшим символом человека и общества, которое не смогло. Не вопрос "сумеет ли Гумберт перебороть себя?", а вопрос "как сложилось столь мучительное противоречие, где роль общества, всей жизни, а где роль личности?" задаешь себе в конце концов, ибо винить одного человека в том, в чем виновно общество, бесполезно.
У Вежинова, между прочим, к ответу на этот вопрос подходишь ближе, чем обычно. С присущей рационалисту скрупулезностью, он расписывает каждую составляющую происходящего, словами и поступками героев давая понять во-первых, разительное отличие тех, кто принят обществом и живет по егт законам и тех, кто обществом отвергнут, а потому вынужден искать свой собственный путь и свою собственную жизнь.
Отверженные нередко бывают необыкновенными.
Но Вежинов не останавливается и, показывая одну причинно-следственную цепочку за другой, постоянно говорит читателю прямо в лицо, вместе с тем главное оставляя недосказанным (что в искусстве чуть ли не самое важное).
Как выразить основной постулат, донельзя банальный, но в очередной раз переосмысленный текстом повести "Барьер" и позволяющей переосмыслить любому из Вас?
Сознавая бесполезность, я попытаюсь.
В человеке есть чувства, которые возносят его к небесам, позволяют ответить, "почему люди не летают, как птицы". Чувствами этими обладает далеко не каждый, а только тот, кто не позволяет заглушить их в душе, постоянно проверяет, живы они или нет, и страдает от их присутствия вместо того, чтобы жить в спокойствии и глухоте и лишь в момент прозрения узнать, что был слеп.
При всей многозначительности данного положения, при всей тернистости пути, в результате мы снова приходим к библейским заповедям, напоминающим о терпимости и гуманизме. Без терпимости никогда не приходит понимание. Или приходит, когда непоправимо поздно - как и случилось там, на бетонной площадке реальности "Барьера", куда время от времени садятся одинокие голуби.
Что дальше? Не буду говорить банальные вещи, вроде "героиня похожа на птицу или цветок, а герой не в силах уйти от обыденности, чтобы понять Ее, он не принимает самый главный из даров; вера ее становится не столь сильна, в результате чего она: "Пусть непонимание гложет Вас до тех пор, пока вы не возьмете книгу и не прочитаете ее.
Остается только одно, насмешливое, как встопорщенный надутый воробей - повесть пожилого реалиста возвращает нас к романтике, к старым истинам, о которых рассказывают детские сказки. Это не раздражает: Вежинов умеет сказать о старом по-своему.
Жаль, что рыцарей нашей фантастики интересует, в основном, совершенно иное.