Николь Кидман: Я как рабыня, которая прикипает к своему господину
Принять такое предложение от Лурманна – с твоей стороны это рискованный шаг. На утро после премьеры ты могла проснуться королевой, а могла – под оглушительный свист публики. Сомнения не грызли? Я не желаю работать по 24 часа в сутки, чтобы потом оказаться в психиатрической клинике
Грызли, конечно. Мало кому нравится, когда актриса берется исполнять арии, пускай даже самые легкомысленные. Но Лурманну я доверяю больше, чем себе. Знаешь, с чего все началось? Как ни банально с букета цветов. Бэз сделал мне душистое подношение, подколов к нему записку: «У меня для тебя есть отличная роль. Девица поет, танцует, умирает». Я подумала: что ж, это мило. Мы встретились, и он мне показал не сценарий даже, а книжку с картинками, пометками, набросками. Сказал, что жесткого сценария вообще не будет. Творческая свобода, как он это назвал. Ну а я в ответ: «Мне нужно полгода на подготовку. Не нравится - гуляй».
Полгода тебе хватило, чтобы справиться и запеть в кадре, как ни в чем не бывало?
Ой, я очень боялась! Боялась и радовалась. Это ведь такое счастье – пускаться в авантюру. Хотя и страшно. Помню, на одной из первых репетиций мы с Макгрегором переглянулись и в один голос сказали: «Да ведь нам предстоит довольно долго выглядеть в глазах друг друга полными идиотами». Так что между нами царило абсолютное взаимопонимание. Мы поклялись в дружбе на веки вечные и во время съемок этой дружбе верны.
То-то он тебе ребро сломал.
Сломал. Дело было так: после пируэта, довольно несложного, я должна была отбежать в сторону, и прыгнуть в распростертые объятия Юэна. Но он, как оказалось, в танцевальных науках даже меньше моего. Короче, врачи сказали, что это не перелом, а небольшая трещина. Чертовы костоправы, они заковали меня в корсет слишком рано, из-за чего ребро треснуло по новой, уже капитально. Это ерунда случилась в самом начале съемок. Потом полгода никаких пришествий, снимать нам оставалось 2 недели – и тут я скатилась кубарем с лестницы.
Опять Макгрегор постарался?
Нет, Лурманн. Мы снимали эпизод с песенкой «Бриллианты – лучшие друзья девушки», был уже час ночи, и Бэз предложил сделать еще один дубль. Что ж, я – рабочая лошадка по натуре. Дубль так дубль. Дальнейшее напоминало дурной сон: споткнувшись на высоченных каблуках, я лечу через голову с лестницы и прихожу в себя с поврежденной коленной чашечкой. Типичная травма футболиста.
Может, дело не в Лурманне, а в песенке? Все-таки петь «Бриллианты» после легендарной Монро непросто.
Какое там непросто – сущий кошмар! Это ведь классика, и от меня потребовалось огромное усилие, чтобы выдавить из себя: «О’кей, Бэз, я сделаю все, что надо». Мы перепробовали массу вариантов и в итоге остановились на одном: я пою с меньшим придыханием, построже, чем Монро. Но до сих пор не могу поверить, что отважилась на такой шаг. Спасибо Лурманну – это все он. Уникальный человек: верит, что ни чего невозможного нет.
Тебя, должно быть, работа с ним порядком взбодрила после «Широко закрытыми глазами»?
Когда я снималась у Кубрика, то просто с ума по нему сходила. Даже когда не была занята на съемках, все равно часами просиживала в его офисе: мне просто было интересно наблюдать за тем, как он ест, пьет, разговаривает по телефону. И с Бэзом все оказалось точно также. Мне нужно увлечься режиссером, влюбиться в него по уши, иначе я просто не смогу работать. Я как рабыня, которая прикипает к своему господину.
В «Мулен Руж» ты не рабыня, а попрыгунья-стрекоза. Не находишь, что твоя Сатин похожа на Камиллу из «Дамы с камелиями»?
Во всяком случае, Бэз прямую связь отрицал. Знаешь, что главное в моей героине? Она из тех, кто позволяет себе многое, кроме одного – дать волю своим чувствам. И в этом ее трагедия. Она и в правду верит, что не способна любить, что не хочет любви. А тут, откуда не возьмись, возникает мальчишка, который заявляет: «Я люблю тебя, я восхищаюсь тобой, я подарю тебе во-о-он ту звезду, верь мне, верь!»
Она на тебя похожа?
О да. Я думаю, Лурманн не случайно меня позвал. Хорошему режиссеру всегда важно ощутить родство героини с актрисой и обратить на это ее внимание. Так ей легче вжиться в образ.
Ты в юности столь же серьезно относилась к своей профессии?
Я всегда была, как бы это сказать, страстная, вот что. Я люблю играть, и готова всем пожертвовать ради возможности на какое-то время стать другим, совсем другим человеком. Устать от работы впасть от нее в зависимость легко. Не важно, кто ты – голливудская звезда или официантка. Но этого можно избежать. Если, например, встречаешь безумцев вроде Бэза, в чьих головах копошатся самые дикие идеи. Когда ты отдаешь себя в руки к Лурманну, Кубрику или фон Триеру, с которыми у меня как раз кое-что наклевывается, то можешь быть за себя спокойной: они слепят твою роль наилучшим образом. Собственно, режиссеры ценили и ценят меня именно за безропотность. И я, не сомневайтесь, помогу им без всяких там амбиций и претензий. Просто потому, что, работая с такими парнями, ощущаю себя избранной, и это главное.
Не ставили ли тебе диагноз «трудоголичка»?
Единственное, что меня спасает от такого диагноза так это усталость. Я не желаю работать по 24 часа в сутки, чтобы потом оказаться в психиатрической клинике. Мне нужны, просто необходимы паузы. Когда я была моложе, мне хотелось сниматься, сниматься, сниматься. Но с возрастом люди меняются. И вот что: не желаю лет этак в 85, валяясь на смертном одре вспоминать свою жизнь как бесконечную череду съемок. Пока я уверена только в одном: у меня будут все основания скрипучим голосом сказать: «а ведь я работала с лучшими режиссерами!»
Тем не менее, приносить свою жизнь в жертву искусству – удовольствие не для тебя?
В жертву? Нет уж, дудки! Но если предложение интересное и режиссер мне показался стоящим, то я готова у него сниматься даже за гроши. Правда и стоящий режиссер способен снять полную чушь, но рискнуть всегда можно. Только не ради денег. Пару раз я снялась ради денег, но была тогда молодой и глупой, а сегодня семь раз отмеряю, перед тем как отрезать. Честь для девушки дороже.