Владимир Высоцкий: Я поэт, который пишет стихи и исполняет их под гитару
Душным летом 1972 года в Ленинграде, на Чугунной улице, в небольшой комнате, где находились поэт Г. Поженян и двое незнакомых парней, я впервые лицом к лицу встретился с Владимиром Высоцким. В то время я уже год трудился репортером-поденщиком на радио ЛОМО - Ленинградского оптико-механического объединения. Я никогда не пою чужие песни. Я думаю, что если бы Пушкин жил в наше время, он тоже исполнял бы свои стихи под гитару. Он, кажется, владел каким-то музыкальным инструментом.
Великий тезка мой к тому времени преуспел: бросил Киевский строительный институт, закончил театральную студию и прибыл в прославленный город на Неве уже в роли бессмертного Гамлета в составе труппы знаменитого Театра на Таганке. Творческая интеллигенция и советско-партийная общественность Северной Пальмиры пришла в необычайное волнение от невиданного до сих пор Принца Датского, произносящего шекспировский монолог в переводе Бориса Пастернака на пустой сцене, у края могилы, в спортивном трико и с гитарой наперевес.
* * *
Вдруг среди местных журналистов разнеслась удивительная весть, что всеобщий кумир выступит с песнями в конференц-зале ЛОМО. На фирме тогда трудилось тысяч 30 разного народу: все в наушниках производственной музыки, почти все в белых халатах и мягких тапочках, в закупоренных помещениях с заданным микроклиматом. И здесь тогда была одна из самых прекрасно оборудованных сцен, оснащенная записывающей аппаратурой, а главное - с интеллигентным и благодарным слушателем.
Само предприятие, как оборонное, было 'закрытым', и журналистов со стороны туда не пускали. Информация местных газетчиков, поставляемая во внешний мир, тщательно процеживалась через секретный отдел. В многотиражке ЛОМО 'Знамя прогресса' в те дни работал Сергей Довлатов, черпая там материал для своих первых рассказов и вырастая в известного писателя.
Со всех ног бросился я к своему редактору. Она поморщилась.
- И что ты предлагаешь?
- Конечно, музыкально-литературную композицию! - воскликнул я, по-молодому наивный. К тому времени мне удалось озвучить в эфире стихи гонимого Эдуарда Межелайтиса, снабдить музыкой мягкий, 'камерный' мир ленинградской поэтессы Тамары Никитиной, других редко печатаемых лириков, не считая местных талантов из литобъединения ЛОМО. Мне казалось довольно несложным создать радиокомпозицию по творчеству Высоцкого, принимая во внимание блистающий самобытностью поэтический талант и широкую к тому времени известность поэта и ведущего артиста Театра на Таганке.
Но редактором была женщина, хорошо познавшая тайны партийной жизни.
- Нет! - жестко сказала она. А потом, чуть подумав, добавила - Может, только минут на пять в 'Новостях'. Ее скепсис и настороженность мне были непонятны. В свои тридцать лет я совершенно не реагировал на то, что всего 4 года назад, жарким летом 68-го, под гусеницами советских танков погибла 'пражская весна' в Чехословакии. А как раз в 1972-м началась очередная чистка в творческих рядах советской интеллигенции.
По словам артиста Театра на Таганке Станислава Холмогорова, накал страстей и ужас ожидаемого разгрома труппы с особой силой выражен в песне Высоцкого 'Еще не вечер', в которой любимый театр ассоциируется с тонущим пиратским кораблем 'Корсар'. Только отчаянный звонок 'по вертушке' Юрия Любимова генсеку Брежневу помог спасти его сценическое детище. Всего этого, конечно, в то время не знали ни я, ни редакторша. Но она была искушеннее меня.
* * *
Новая трудность в предстоящей встрече с Высоцким настигла меня у дверей конференц-зала. Молодые работницы и те, кому 'по блату' удалось попасть на ЛОМО, запрудили собой весь проход. Когда перед концертом появился их кумир, истеричные поклонницы кинулись к нему. Пробиться было почти невозможно. Крепкие дружинники с трудом втиснули непризнанного гения в приготовленную комнату и заняли круговую оборону у дверей. И тут к скандированию юных ленинградок 'Володя! Володя!' примешался мой сердитый баритончик: 'Пресса! Здесь - пресса!'. Я активно работал локтями, держа над головой красную с золотом книжку. Растерявшийся дружинник приоткрыл дверь и сообщил в пространство:
- Там какой-то из прессы...
- Кто такой? - резко спросил глухой, как бы простуженный басок.
- Я - корреспондент местного радио!
- А-а-а... Тогда заходи, - улыбчиво протянул Высоцкий и участливо спросил, - В чем нужда?
- Небольшую радиобеседу для слушателей, работников объединения.
В появившейся потом песне 'Интервью' Высоцкий дал нелестный отзыв о деятелях массмедиа, но полагаю, это не про меня. Опасливые советские журналисты в то время не баловали его своим вниманием. Наверное, поэтому Высоцкий удивленно вскинул брови, пристально вгляделся в меня и пророкотал:
- После... После концерта. Минут десять, не больше.
- Раз уж у нас тут сидит корреспондент, - сказал Поженян, - я поведаю об одном случае, о котором мне рассказал военный моряк. Уж не знаю, в каком районе мирового океана их субмарина потерпела аварию и легла на грунт. Лежать морякам на дне пришлось 48 часов, задыхаясь от недостатка кислорода, обливаясь потом. У нескольких членов экипажа, в том числе у замполита, помутился рассудок. А в изолированном отсеке подлодки оказался магнитофон с записями Высоцкого. Все эти жуткие часы они крутили кассеты и выжили. Особый эмоциональный настрой вызвала у моряков песня 'Спасите наши души'.
* * *
По ходу рассказа я пригляделся к поэту и отметил его прекрасную физическую подготовку, крепко сбитое тело, замечательную координацию движений, мгновенную реакцию. Поразило меня двойственное впечатление, которое оставляло его лицо. Внешне Высоцкий ничем не отличался от обыкновенного московского парня, если бы не какое-то тонкое, идущее изнутри благородство. Челка. Тяжелый подбородок. Густые брови. И сдержанная внутренняя сила. В этот момент Высоцкий заметил, что я, настырный, давно уже тихонько включил свой магнитофон.
- Ну, спрашивай уже, - усмехнулся он.
- Владимир Семенович, - отчетливо, как в прямом эфире, начал я, - Как вы оцениваете свое творчество? Вы - кто: менестрель, бард, шансонье?
- Я поэт! - твердо, как математическую формулу, произнес Высоцкий. - Я поэт, который пишет стихи и исполняет их под гитару. Я никогда не пою чужие песни. Я думаю, что если бы Пушкин жил в наше время, он тоже исполнял бы свои стихи под гитару. Он, кажется, владел каким-то музыкальным инструментом.
- А кто Ваш любимый поэт?
- Я всех и по-разному люблю. Нельзя любить кого-то одного, выборочно.
- Где и какие Ваши книги могут почитать наши радиослушатели?
Высоцкий задержался с ответом. Вмешался Поженян:
- На этот вопрос я отвечу. Мы, друзья, помогаем Володе с выпуском первого поэтического сборника. Он скоро выйдет, мы надеемся.
* * *
- Владимир Семенович, как зародился замысел непривычного образа Гамлета, которого Вы играете на сцене?
- Однажды, - раздумчиво надиктовывал Высоцкий, - мы с Юрием Любимовым оказались в одном купе поезда. Я рассказал Юрию, как я воспринимаю Гамлета и всю эту пьесу. Начиная с монолога 'Быть или не быть'. Знака вопроса в этом предложении у Шекспира нет. И мы не должны канонически считать, что Гамлет - этакая полубезумная личность, запутавшаяся в сетях обстоятельств. Нет, Гамлет - принц, царедворец, его учили науке управлять собой, своей судьбой и людьми. Возраст у него совершенно зрелого мужчины. Не случайно, а намеренно он протыкает шпагой подслушивающего за занавесью противника! Он осознанно расправляется со всеми своими врагами! Он для этого и прибыл на корабле из Англии, чтобы навести порядок в своем доме...
И тут в конференц-зале прозвенел первый звонок.
- Что бы Вы хотели пожелать нашим радиослушателям-оптикам? - выпалил я под конец.
- Чтобы здоровы были. Чтобы выпускали больше очков, биноклей, фотоаппаратов, микроскопов, ну, и что вы там еще делаете?
- А Вам, Владимир Семенович, дальнейших творческих удач и свершений!
Я достал театральную программку 'Гамлета' и попросил у Высоцкого автограф. Мыслями он уже весь был на эстраде и буквально слово в слово повторил свое пожелание, добавив только: 'Дорогим оптикам'.
* * *
Этот вечер мне запомнился на всю жизнь. Свет в зале погасили. Высоцкий выглядел эффектно: старинная, заправленная в брюки русская косоворотка малинового цвета с горячим оттенком.
Публика восторженно воспринимала затаенную иронию в стихах поэта, а клокочущая боль, вырывающаяся из его истерзанного горла, казалась той самой болью по утраченному людьми человеческому достоинству.
Поражало произношение артиста. До Высоцкого никто так не пел. Общепринятые правила предписывали 'сглатывать' консонанты, добиваясь идеально открытого звучания гласных. Новатор по природе и бунтарь, Высоцкий вытягивал согласные, казалось бы, мертвые звуки в конце слов, и они оживали, послушные его воле. Скоро новая манера исполнения станет почти нормативом. Но Высоцкий и здесь был первым.
* * *
...На улице Пржевальского, неподалеку от Театральной площади и того самого Дворца культуры, жил мой младший и единственный брат Александр. Шли мы с ним как-то по своим заботам, и вдруг я снова и, как оказалось, в последний раз увидел Высоцкого.
В знакомой малиновой косоворотке, в сапогах, верхом на лошади поэт триумфально пересекал асфальтное пространство Театральной площади и перепутанные в этом месте трамвайные рельсы. Никто из постоянно дежуривших здесь милиционеров не останавливал всадника. Они знали его в лицо. Кто предполагал тогда: певцом какой эпохи он будет? И запомнился мне Высоцкий именно таким: гордым, величественным и необыкновенно красивым.
