Как бумбараш-маразматик Золотухин обоср@л "Собачье сердце" Булгакова и Украину с Тимошенко впридачу
Когда я шел на спектакль, я честно постарался выбросить из памяти известный фильм Владимира Бортко, поскольку по собственному опыту знаю, что знакомство с одной из постановок сильно мешает восприятию других. Избавившись таким образом, подобно буддийскому монаху, от предубеждений и светлых образов любимого фильма, я, словно чистый лист, вошел в «храм искусства» – театр то бишь.
Людей было много, хотя сказать, что зал был забит битком, нельзя. В проходах зрители сидели на приставных стульях, в то время, как в центре партера - то тут, то там - зияли пустые глазницы свободных кресел. Началось действо после двадцатиминутной задержки с объявления о запрете на видео- и фотосъемку: спектакль является авторской версией и копированию в каком-либо виде не подлежит.
Актерская труппа оказалась весьма малочисленной, артистам приходилось постоянно переодеваться и выходить на сцену в разных ролях. На этом фоне странным показалось желание автора увеличить количество персонажей. Так, уже в самом начале спектакля, после танца девушки в белом (символизировавшего, видимо, вьюгу) и короткого монолога пса (дырявые носки на актере, одетом в бурый меховой комбинезон, еще не казались предвестником последовавшего кошмара) на сцену вышли машинисточка с любовником-председателем из того же монолога, появление которых было вовсе не обязательным – у Булгакова их упоминает сам пес, да и то мельком. Председатель вел себя как типичный урка, что не помешало ему через несколько минут предстать перед профессором Преображенским в роли «слишком известного в Москве» человека, а машинисточке – в роли 14-летней беременной нимфетки. А швейцар с повадками приблатненного нового русского с легкостью «перевоплотился» сначала в Швондера, а после и в «шуршащую даму в лихо заломленной набок шляпе».
Вдобавок к этой «единости в трех лицах», актеры играли отвратительно – на уровне любителей из провинциального городка, каковым они, видимо, Харьков и считают. Ибо то кривляние и заискивание перед публикой, кое служением Талии и Мельпомене и язык не поворачивается назвать, в столичных театрах вызвало бы лишь бурю негодования. Здесь же напротив – приходилось очень даже «ко двору». Так, одобрительным смехом были встречены авторские правки, когда вместо булгаковского текста «потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке», актер, изображавший Шарика, нарочито пошло и смачно выдал: «Потаскуха была моя бабка!». Или когда сам «мэтр» Золотухин, произнося монолог Преображенского о разрухе «в клозетах», стал изображать отправление естественных надобностей профессором, Зиной и Дарьей Петровной с учетом различий физиологического процесса у мужчин и женщин.
Впрочем, одним фиглярством и игрой на низменных чувствах зрителей дело не закончилось. Уж не знаю – из желания понравиться публике или поиздеваться над ней, -автор адаптировал свой спектакль к украинским реалиям, замешав его на политике. В том же монологе о разрухе Преображенский несколько раз подчеркнуто произносит слово «митинги», употребляя его к месту и не к месту. Например, финал многозначительной фразы о том, что «ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме, до тех пор, пока не усмирят этих певцов!», в устах Золотухина прозвучал: «Лишь только они прекратят свои концерты И МИТИНГИ, положение само собой изменится к лучшему».
А сцена появления в квартире Преображенского группы из домкома даже сорвала аплодисменты, когда, представляя своих спутников, Швондер назвал Вяземскую ЮЛИЕЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ.
При этом по ходу спектакля слово «Россия» непременно произносилось Преображенским с придыханием и возведением очей горе, а слова «Ну, господи, благослови» перед операцией по очеловечиванию пса – с истерическими нотками в голосе, молельным вздыманием рук и демонстративным крестным знамением.
Музыкальное оформление авторской постановки также оказалось «на высоте». Сознательно ли, или нет, но в качестве музыки к спектаклю был выбран «Марш» группы «Аквариум». Он не только органично вплетался в канву разворачивающейся на сцене вакханалии, но и звучал своеобразным девизом, эдакой визитной карточкой гастролеров, давая в то же время самую честную оценку их «творчеству»:
Я покоряю города
Истошным воплем идиота;
Мне нравится моя работа,
Гори, гори, моя звезда!
Признаюсь, окончания спектакля я не дождался – ушел в антракте, хотя желание покинуть зрительный зал появилось еще в начале первого акта. Возможно, второе отделение удалось автору лучше, и опустившийся занавес принес актерам заслуженные рукоплескания, но я уже думал не о том.
Известно, что, если человека с абсолютным музыкальным слухом регулярно «пытать» игрой на расстроенных инструментах, то рано или поздно он свой дар утеряет – его слух просто испортится. То же справедливо и для дегустаторов всех мастей – зная это, они стараются беречь свой вкус, избегая некачественной пищи, резких запахов, синтетических напитков и т.д. Почему же мы с легкостью посетителей заведения Гарри из фильма «Человек с бульвара Капуцинов» готовы с одинаковым энтузиазмом внимать как «разумному, доброму, вечному», так и откровенной халтуре делков от искусства, спекулирующих на знаменитостях?
В еще далеко не бездуховные советские времена Юрий Визбор с горечью писал:
Всё на продажу понеслось,
И что продать, увы, нашлось:
В цене всё то, что удалось,
И спрос не сходит на интриги.
Спрос – вот главная составляющая успеха предприимчивых антрепренеров. Не будь его – не было бы и предложения.
Может нам просто следует начать уважать себя? - думал я, покидая театр. - Требовательнее относится к тому, чем нас «пичкают» со сцен и помостов, настаивать на возвращении денег за далеко не дешевые билеты, если многообещающая реклама оказалась лишь ширмой для низкопробного зрелища, призывать к ответу обманщиков? А то ведь как-то странно получается: спрос есть, а спросить – не с кого.
Андрей СТАХАНОВ